Нарушитель спокойствия

К 60-летию со дня рождения Дмитрия Покровского

Публикацию подготовила Мариам ИГНАТЬЕВА

«Без физики я проживу, без музыки - не смогу.» Д.Покровский

Так сказал выпускник 10 класса Митя Покровский, когда встал вопрос о выборе профессии.

Его называли артистом (как всегда в отношении к этой уникальной личности, споря об оценке таланта, одни говорили - "артист Божьей милостью", другие - "сумасброд"). Огромный артистический дар Дмитрия Покровского безусловен. Однако это лишь частица его художественного дарования - прежде всего он музыкант "до мозга костей". И еще при всем том, что он умел и любил общаться с публикой, работать на аудиторию, безраздельно завладевать залом, он был еще истинным ученым-исследователем, сумевшим совершенно по-новому подойти к проблемам музыкальной фольклористики, разгадать секреты сочинения и исполнения подлинно народной, сохраненной в веках русской народной песни.

Именно в этом ценность вклада Дмитрия Покровского в "музыкознание", науку о народном искусстве и исполнительстве, которые во всех тонкостях выверены опытом на себе, на своем коллективе. О Дмитрии Покровском говорят, что он совершил "революционный переворот в фольклористике": ниспроверг прежние представления о русском народном творчестве, о формах его бытования в музыке прошлого, в современной жизни. Он дерзко оспаривал те хоровые и танцевальные мелодии, которые выдавались за подлинники, которыми так горды были начальники соответствующих государственных учреждений, развенчивал "сувенирное" искусство, повсеместно фигурировавшее на торжествах и праздниках. Покровский отвергал все эти сверкающие кокошники, расшитые сарафаны, пышную мишуру женского костюма, в которые облачали артистов. Больше того, он не позволял называть тот суррогат, что звучал в их репертуаре, "культурой". Эта показная "красивость" совсем не похожа на истину. Отсюда - и насущная потребность не по наитию, не в официальных источниках, а в самой жизни, в глубинах ее, в отдаленных экспедициях познавать правду.

В первой же поездке, куда, как рассказывал Дмитрий Викторович, он отправился за "экзотикой деревенской жизни в заброшенных "медвежьих углах" Архангельской области, он был потрясен тем, что увидел и услышал пение, абсолютно не похожее на то, что знал раньше. Вот тогда-то и началась пора "сбора урожая". За время экспедиций обнаружилось такое обилие материала, что каждый участник (и, конечно, сам руководитель) обрел "багаж" в объеме более двух тысяч (!) песен самых разных характеров, форм, содержания, образного строя. Кроме того, произошло едва ли не самое важное: исследователь разгадал особую первозданную манеру пения, не поддающуюся фиксации в нотных записях, способную сохранять свою особенность только в изустной традиции и передаваться от поколения к поколению.

То же самое касается инструментальной музыки: игра на обычных народных инструментах лишает мелодию самого главного - ее народности. Дмитрий Викторович и его верные сподвижники, отбросив все существовавшие стандартные методы изучения фольклора, не постеснялись назвать себя учениками народных музыкантов, стали усердно перенимать опыт, полученный стариками от их предков.

Не менее знаменательны искания Покровского в освоении лексики музыкального авангарда. Дмитрий Викторович - один из тех редких музыкантов, кто с одинаковым совершенством владел в равной степени традиционным классическим, и народным языком, и языком авангарда. И его экспериментаторские опыты с любимовским "Борисом Годуновым" в Театре на Таганке, нашумевшее исполнение в США "Свадебки" Стравинского и выпуск соответствующего диска, его активное сотрудничество с известными советскими и американскими джазистами, исполнение сочинений современных авторов, осуществивших дерзкие эксперименты, - все это "революционные" действия, подрывающие основы привычного.

К сожалению, многие из интереснейших проектов Д.Покровского остались незавершенными, - жизнь оборвалась "на полуслове". И самое горькое, что ни в одном из музыковедческих трудов вы не обнаружите даже упоминания об этой крупной личности, обогатившей отечественную музыкальную науку и исполнительскую культуру.

В издательстве "Эскор" подготовлена к выпуску книга "Дмитрий Покровский" . Ее составитель Николай Морохин включил в издание научные статьи Покровского, интервью с ним, рецензии и воспоминания. Публикацию фрагментов из книги "Дмитрий Покровский" предваряет вступительное слово матери Дмитрия Викторовича, искусствоведа Нины БУДАНОВОЙ.

Слово о сыне

Трудно писать о самом дорогом человеке, сохраняя спокойствие, объективность в оценках событий, в значимости поступков. Оценивать место в жизни, меру таланта, человеческого достоинства, благородства, которыми отмечены все его дела. Тем более, когда он известен, знаменит и ценим в обществе громко, но неравнозначно: для одних - "редкий дар", для других - "выскочка".

Для меня Митюшка с самых ранних лет был ребенком особенным, не похожим на других. И это я утверждаю не в силу материнских амбиций. В доказательство можно привести немало объективных обстоятельств. В самом деле, какой бы малыш мог изучить и сосредоточенно освоить, простите, по уличной "заборной литературе" все буквы алфавита (и как мы, взрослые, обнаружили, в свои три с половиной года уже умел читать и писать: первая его письменная петиция "Прашу не ломать зайкин дом"). И к серьезной музыке он приобщился в том же возрасте, "пользуясь" единственной имевшейся в доме черной тарелкой радиорепродуктора, висевшей на стене. Однажды я его застала сидящим на маленьком стульчике - он внимательно слушал "Франческу да Римини" Чайковского. С той поры стала замечать - стоит репродуктору "заговорить" божественным языком Моцарта, Бетховена, Шумана - да любого из классиков, - ребенок бросал все дела, игры, забавы, занятия со сверстниками, садился на свой стульчик напротив тарелки и замирал весь во внимании. И это в три года. Значит, совсем другой он, чем обычные дети! Так что, когда в свои пять лет он рыдал в приемной комиссии музыкальной школы, потому что "удостоился высокой чести" быть принятым в порядке исключения в переполненный сверх всякой меры фортепианный класс, а мечтал только о скрипке - "фортепиано - говорит, а скрипка - поет" - объяснил ребенок мне и комиссии, все стало ясно.

Самостоятельностью суждений Митя отличался всегда. И его решение в выборе профессии по окончании общеобразовательной школы оказалось неоспоримым, хотя учился он блестяще по математике и особенно по физике, и ему прочили иной путь. Он же выбрал музыку.

Всем Митя занимался с упоением, со страстью, с пылом, словно боялся не успеть осуществить что-то еще важное, полезное, хотя с детства знал об ужасной болезни, обнаруженной, когда ему было всего семь лет. Каждый его учебный год начинался с моего "гарантийного письма", где я брала на себя полную ответственность за то, что мальчик посещает школу. С первого по десятый класс. Но он никогда не остерегался ничего. Все делал, как все дети, потом, как все артисты, потом, как руководитель, взявший на себя обязательства перед другими людьми. Коли руководит, значит, все должен уметь делать. В спорах, выступлениях, речах - предельная прямота, за что он был многократно наказан.

Тяжелые времена наступили после "бунта" Мити по поводу запрета "Бориса Годунова" в Театре на Таганке Юрия Любимова. Митя выступил с пламенной речью против безграмотного руководства культурой. После этого его ансамбля словно бы не существовало ни в музыкальной жизни, ни в СМИ. Победа наступила через годы. И огромную, если не решающую роль сыграл Родион Щедрин, возглавлявший в ту пору Союз композиторов России. Благодаря ему "Ансамбль русской музыки", исполнявший и произведения Щедрина, дождался своего часа.

В 1988 году распахнулись двери за рубеж - в составе престижной российской делегации Покровский с ансамблем выехали на Бостонский фестиваль. Это, по существу, стало первой страницей новой жизни коллектива. Однако и здесь все сложилось отнюдь не легко. Следуя своим жизненным принципам ("самое дешевое у человека, - утверждал Митя, - деньги"), пребывая в Штатах, Митя принял решение участвовать не в выгодных шоу-программах, которые могли бы принести большие доходы, а в образовательных.

Часто он ездил в Америку - то с ансамблем, то с лекциями, то как ученый-фольклорист; незадолго до кончины он получил предложение занять должность заведующего кафедрой в Дортмундском колледже и читать лекции по трем предметам - истории музыки, инструментоведению и русскому авангардизму.

Приняв это предложение, Дмитрий уже размечтался, что наконец сможет жить более-менее спокойно.

Последние годы он чувствовал себя плохо, жил только на лекарствах, обращался к врачам, лежал в клинике. Но работал, работал, работал. Весной 1996 года (за два месяца до кончины) он находился в маленьком городке Олд-Сейбрук - один в тихом, уютном, предоставленном ему на время друзьями доме. Работа шла хорошо, и единственное, что мешало ему углубиться в исследование - полное отсутствие денег. Он никогда не жаловался на свое почти постоянное безденежье, привык к нему. Однако в данном случае пожаловался: видно, стало невмоготу. Но через пару дней "дал отбой", просил не беспокоиться - "счастливый выход" найден, деньги он заработал, корчуя пни у соседей на участке. Митя безмерно радовался, что теперь он сможет спокойно продолжать свою научную работу. Чего стоил ему этот "счастливый выход", стало ясно 29 июня 1996 года.

Россия держится на Божьих людях

В тот день он поехал к композитору Антону Батагову, чтобы поговорить о новой совместной работе. По дороге стало плохо, но до квартиры Антона он все-таки доехал. Чтобы через пять минут умереть. Рассказывает Антон БАТАГОВ:

- Встречаются такие люди, через которых проходит как бы объединяющая ось жизни, они, наверное, и называются гениями. Дмитрий был такой человек. У него было могучее чувство жизни, не суетной, не поверхностной, а самой глубинной. Он на физическом уровне осознавал связь между всем существующим.

По образованию он музыкант, в его дипломе была написана специальность: балалайка. Но однажды он услышал в деревне, как бабушки поют народные песни, и его потрясло, что они поют совершенно иначе, чем профессионалы, у них по-другому устроен голос. А у Дмитрия была редкая страсть к исследованиям, к точным наукам. Он исследовал спектр голосов этих бабушек, сделал физический анализ тембров, изучил, как у них получается такой звук. И создал свой экспериментальный ансамбль, с которым начал ездить в экспедиции. Задача была создать не ансамбль исполнителей, а научиться петь по-настоящему.

Покровский занимался и исследованиями русского авангарда, Хлебниковым, Кандинским, Стравинским. Записал в Америке диск со "Свадебкой" Стравинского и вокруг нее - народные свадебные песни. Ему удалось найти те истоки, из которых "Свадебка" появилась. Ему удалось доказать, что все эти новые и сложные музыкальные системы не из воздуха выросли, не просто "заумь", что у всего этого есть фольклорные корни, и он конкретно знал, где они. Летом собирался ехать в Коми, потому что в Америке он получил небольшой грант для записи "Желтого звука" Кандинского, а в фольклоре Коми, считал Дмитрий, корни того, что есть у Кандинского. Искусство русского авангарда сложно и зашифрованно, он хотел его раскрыть.

Однажды во время фестиваля "Альтернатива" он мне позвонил и сказал: "Антон, только сразу трубку не вешайте, скажите, а вы спеть не хотите?" Кончилось это тем, что я и еще два композитора, Иван Соколов и Алексей Айги, которые так же, как и я, к пению никакого отношения не имели, пели в составе ансамбля Покровского. Мы ощутили на себе то, что чувствовал каждый приходящий в ансамбль новичок, который через месяц начинал петь так, будто занимался этим всю жизнь, родился в деревне и научился всему от этих самых бабушек. Мы пришли на репетицию, встали в общий круг и начали распеваться, вместе со всеми тянули квинту. Дмитрий учил всех дышать, произносил несколько слов, понятных и всем очевидных, открывал рот, пел, и, находясь в этом круге, ты тоже начинал петь. Мы даже спели с ним маленькое дуэтное соло.

Ему было 52 года, и он находился на колоссальном творческом подъеме. Он говорил, что за последние полтора-два года у ансамбля началась просто новая жизнь. Ансамбль стал петь современную музыку и перешел в некое новое качество. Для него стали писать музыку специально. Личность Дмитрия, ее сила заряжала собой все вокруг. Влекло ощущение подлинности, идущее от самых корней. Ощущение не случайной и умозрительной авангардной жизни, а той, что никогда не прерывалась. И я не знаю, как ее назвать, эту нашу новую музыку, она не народная, так как ее сочинили композиторы, но она и народная, потому что без тех истоков, которые Покровский раскопал и в которые совершенно естественно вошел, она бы не появилась. В будущем этот ансамбль должен был заниматься как раз этим синтезом, аналогов этому в мире сейчас нет.

Он хотел создать Национальный центр традиционной культуры, частью которого был бы его ансамбль. Он разработал компьютерную программу того, как хранить и систематизировать все, что добывается в фольклорных экспедициях. Предусматривалась еще и детская студия, в которой занимаются дети с трехлетнего возраста. Для создания центра нужны были деньги, естественно, государственные, потому что это и есть национальное достояние. А государству на это было плевать. Так все и осталось в проектах. Сейчас мы, его друзья, пытаемся эти замыслы осуществить. И есть люди, которые готовы помочь сделать это на государственном уровне. Никита Михалков предложил помощь Фонда культуры. Но очень тяжело сознавать, что это уже наследие, а самого Покровского, у которого родились эти и еще более неожиданные планы и были все возможности их реализовать, уже нет. Пока такой человек живет, все думают: он всегда будет, все еще успеется. Когда его не стало, оказалось, что, если мы хотим реализовать то, что он делал один, нужно распределить это непонятно на сколько человек, так как один из нас может заниматься только одной маленькой частью того, что он держал в голове и делал.

...21 июня его ансамбль перед каникулами собрался на репетицию, мы давно хотели записать одну мою вещь по Хлебникову, которая называется "Для Дмитрия Покровского", и вот наконец добыли недостающие микрофоны. Это теперь последняя его запись.

У него в прямом, физическом смысле слова разорвалось сердце. Разрыв аорты. Это могло произойти в любую секунду, и он это знал. Это знали все его близкие. Это знал его врач, американец, который лечил его несколько лет. Нужна была oneрация: если бы ее сделали, заменили бы клапан, все было бы совершенно иначе... Но у него никогда не было денег. Так эта операция и откладывалась. С сентября он должен был отправиться в Америку, думали, что будет время и заняться здоровьем. А в результате деньги на похороны собирали мы все, люди, которые его любили, ансамбль, Театр на Таганке, его друзья. Притом что в Министерстве культуры, которое олицетворяет государственное отношение к искусству в нашей стране, нам сказали: да, мы понимаем, мы поможем, но нужна официальная бумага, а кстати, скажите, к какой организации относился его ансамбль?

И никто из официальных лиц не пришел на панихиду. Что, он был России не нужен? Но ведь если, например, кому-то из другой страны, кто здесь никогда не был, нужно объяснить, что такое Россия - не про выборы и колбасу, демократов и коммунистов, а по существу, можно просто дать послушать диск ансамбля Покровского - и говорить больше ничего не нужно.

В спорах, дискуссиях рождалась истина

...Впоследствии Дмитрий Викторович уже не мог вспомнить точно, сколько было этих древних старушек в полувымершей архангельской деревне, куда он заехал в одну из самых первых экспедиций, скорее в поисках экзотики, чем ради серьезных научных целей. Четыре ли бабушки? Пять ли?

Только впервые оказавшись среди настоящих поющих крестьянок, он испытывает потрясение, которое не забывает никогда. Режут пространство голоса - пронзительные, "неправильные" и вдруг удивительным образом складывающиеся в гармонию, которой ну никак не должно было быть. О чем они поют? Кажется, он не понимает ни слова. Да, наверное, и не надо понимать. Надо понять что-то главное, что передается помимо текста. Голоса сплетаются, диссонируют, живут своей непостижимой жизнью - вроде бы некрасивые, но потрясающие. И человек с удивлением обнаруживает, и вдруг становится ясно - вот она свобода, ломкая, но настоящая.

...Первые поездки ансамбля в деревню были по хорошо известным фольклорным адресам: калужские, белгородские песни уже изучались музыковедами. Надо ли говорить, что песни эти были совсем не похожи на то, что в качестве "народного искусства" предлагали тогдашние радио и телевидение. Не было в них заданной величавости, показного веселья в "русском стиле". Все - совершенно другое, и хочется петь.

Осенью 1973 года ансамбль, еще не имевший названия, появился в расписании занятий кружков самодеятельности одного из московских клубов. Замечательно! Собственная комната для репетиций! Затем поступило приглашение попеть на одном из очередных конкурсов, и... полный провал. Публика встретила начало песни, ей, разумеется, неизвестной, гробовым молчанием. Потом прокатился смешок. Слушатели нехорошо заерзали, и их настроение передалось поющим. Они просто не выдержали и ушли. Что случилось? В чем причина? Почему песни, которые так великолепно, полно, красочно звучали в селе, совершенно пропали на сцене? Ведь они были точно расшифрованы, все сделано, как полагается. Почему же полнейший провал?.. Можно было прийти в отчаяние от случившегося. Объяснение пришло позже - Дмитрий Покровский в очередной раз прослушивал записи, и вдруг... осенило: они ведь совершенно по-другому поют! Голос другой! Надо менять саму манеру - технику пения.

И в первые дни весны 1974 года новоиспеченный фольклорный ансамбль получил приглашение в Калугу на семинар работников домов народного творчества России. Ансамбль Покровского представили как неизвестный, совсем неопытный коллектив, сказали, что пока это эксперимент. Словом, сказали все, что полагается в таких случаях, - а вдруг неудача, провал... Позднее слушатели вспоминали, как зазвучали несколько этих невероятных голосов, как загудел воздух зала от их мощи. Были слезы, были крики восторги - родился ансамбль Покровского.

...Особая страница в жизни Ансамбля - Америка. Слишком долго коллектив был просто-напросто невыездным. Приглашений приходило более чем достаточно, но находились самые различные причины для срыва поездок. Удались лишь несколько, и те - исключительно в социалистические страны. В 1988 году пришло приглашение в Америку. В Бостон на фестиваль "Делаем музыку вместе" ехали Альфред Шнитке, группа Большого театра с Майей Плисецкой, оркестр под управлением Геннадия Рождественского. Удивительно, но созвездие мастеров не затмило для зрителей Америки совершенно неизвестный им коллектив. Зал, где назначены были 10 концертов ансамбля, каждый из вечеров оказывался переполненным. И ни одна из программ не повторялась.

Специалисты были убеждены: это - редкий успех. Им надо воспользоваться. Америка, Европа, Япония - они проедут с концертами всюду. С ними готовы заключить выгодный контракт ведущие менеджеры. И раздумывать нечего. Но, к всеобщему удивлению, ансамбль принял предложение стать участником образовательных передач. За годы работы по американской образовательной программе ансамбль объехал множество штатов, выступал в маленьких городках среди степей Запада, пел в лучших школах огромных городов. Ансамбль Покровского полюбили в Америке. А какой удачей стала творческая встреча со знаменитым музыкантом Полом Уинтером, автором джазовых композиций, посвященных природе, где звучали голоса птиц, зверей. Вместе с Уинтером ансамбль Покровского записал пластинку, которая тут же стала редкостью и в Америке, и в СССР. В русскую традиционную музыку, ломая все каноны, вплетались новые, как бы посторонние мелодии джазовых инструментов Америки - своеобразный диалог, отмеченный различием диалектов в осмысливании одной проблемы, одной темы - единства человека и мира...

Николай МОРОХИН

Перед Митей любой человек холодел от восхищения

Думая о Мите Покровском, я неизбежно вспоминаю другого моего большого друга, нашего общего доброго приятеля Альфреда Шнитке. Ведь именно Альфред познакомил нас. От него услышал это имя - Дмитрий Покровский.

Я хотел как можно скорее познакомиться с Покровским и втянуть его в свою работу. Это называется словом "коллаж", то, чем я занимаюсь: соединением, комбинированием различных мозаических фрагментов из разных сфер музыки, живописи, литературы. И вот концерт Покровского. Он действительно меня поразил. Я вышел, я вылетел на крыльях после этого концерта. Соединение джаза и хорового фольклорного пения, на фольклорной основе, во всяком случае, в некий единый музыкальный организм... Это произвело впечатление чуда. И потом все закончилось, как мне кто-то и говорил, дивными плясками и хороводом, в котором я, как ребенок, участвовал и пытался петь при полном отсутствии слуха. И надо сказать, в основном одна из главных вещей, которая меня подкупила в Покровском как в музыканте и как в человеке, - это готовность на импровизацию. Это необычайная легкость, свобода, одухотворенность и точное слышание многих возможностей, из которых он выбирал наилучшую. Вот это, конечно, в нем определяло очень большого артиста, большого музыканта.

...Мой творческий вечер в ВТО и там же один из юбилейных вечеров ансамбля. Как-то необыкновенно красиво проходили эти вечера! Я думаю, благодаря Покровскому. Потому что сказать, что он был душой коллектива, это значит, ничего не сказать. Но как он умел одновременно быть и строгим... И я видел, был свидетелем, когда он просто был суров и гневлив, и в то же время сердечен и весел, мягок и на редкость остроумен. Я помню один из таких вечеров в Зале Чайковского, когда он необыкновенно интересно рассказывал о природе народного творчества хорового и плясового, о том, чем конкретно занимается ансамбль. И как он бережно, я знал это не только со слов Покровского, но и от специалистов, пытается даже не то что реконструировать, а именно воссоздать...

Этот образ ученого и руководителя-творца, и участника на общих правах со всеми, и просто необычайно обаятельного и красивейшего человека... Я не сомневаюсь, что любая из женщин и девиц, которой достаточно было бросить взгляд на Митю, наверное, холодела от восхищения. Но я должен сказать, что такое же ощущение было, наверное, независимо от пола у любого, кому Митя попадался на глаза.

Подетально можно описывать каждую черту его лица, и все было в десятку. И из каждой мелочи складывался этот облик человека-красавца. И когда возникает такое соединение духовной красоты и красоты внешней, физической, и мужественности, и нежности, и суровости, и ласки, и какой-то сухости, и блеска, и артистизма - фантастическое соединение! В результате получается явление действительно уникальное, каким и был Покровский в наших глазах.

Одну поразившую меня беседу, походя, в лифте, я просто не могу забыть: разговаривали об опасной болезни сердца у сына Шнитке - Андрея, каком-то явлении, которое как бы сравнимо с дыркой в сердце. Как это может быть, я не знаю... На что Митя очень весело рассмеялся и сказал: "Какая дырка! Если бы ты знал, что у меня в сердце..." И он рассказал... Я, к сожалению, не помню. Но у него что-то небывалое, совершенно какое-то уникальное сердце было. И Митя сказал об этом с такой веселостью, пробросивши какую-то фразу вроде того, что "меня в общем-то считай что и нету на свете, потому что люди с этим не живут, и что в любой момент может случиться вообще все, что угодно".

Андрей ХРЖАНОВСКИЙ

«Нельзя солнцу приказать - не вставай»

- Меня всегда интересовала крестьянская традиционная культура, потому что она не деформировалась под влиянием искусственно созданных человеком для определенных целей стереотипов мышления. А сегодня нам как раз нужно освобождаться от догматов. Мы привыкли все видеть или белым, или черным, забыли, что бывают другие цвета.

- Вы разделяете тревогу по поводу состояния национальной культуры. В чем видите причину кризиса?

- Положение тревожно - это несомненно. Дело в том, что мы слишком ополитизировали понятие "нация". Сегодня народ и нация - это более демагогические лозунги, служащие определенным группировкам, нежели реальные понятия реальной жизни. То, о чем вы говорите, - это не вырождение культуры, это отросток порочной идеологии. Все диктаторы во всех странах непременно ставили вокруг себя вот этот искусственный, ликующий, радостный, красивый "народ", который они сами и создавали. Ширма для правящей верхушки - всегда верный признак диктатуры. Сегодня, к счастью, достаточно много людей начинают понимать прежде всего не то, что это не русское, а то, что это вообще не культура.

- Долгое время эти псевдонародные ансамбли пропагандировались. Не только у нас, но и за рубежом. У нас это приводило к забвению подлинной народной культуры. Ваш ансамбль принципиально отличается от всех существовавших дотоле фольклорных коллективов, он несет народную мудрость в неискаженном виде, интересно узнать о восприятии вашего ансамбля за рубежом.

- Наши межнациональные контакты начались более пятнадцати лет назад. Первое, с чего мы начали, - научились любить национальную культуру другого народа, научились диалогу культур. Ведь в реальной народной культуре, в реальном фольклоре идет очень интенсивный диалог. Фольклор - это живая структура, которая впитывает и ассимилирует все, что ей встречается.

- Я слышала, там, где вы появляетесь со своим ансамблем на гастролях или в экспедициях, часто создаются самодеятельные фольклорные коллективы, люди перестают уезжать из этих мест, там образуется некий задерживающий и даже притягивающий центр.

- Чтобы все это не оставалось разговорами, мы и создали свой Всесоюзный центр традиционной культуры при Советском фонде культуры. К культурным традициям и пристрастиям абсолютно неприменимы командные методы. Мы наконец стали отказываться от командования тем, что надо сеять и в какие сроки. В культуре тоже никак нельзя командовать. А мы долго и тщательно уничтожали все живое в этнографии - в сущности, науке о людях.

- Чем вы объясняете столь магическое воздействие местных фольклорных коллективов на самочувствие людей, на их привязанность к малой родине?

- Все очень просто. Почему люди уезжают с мест? Мы создали централизованную систему, а на ее основе миф: все лучшее - в центре, на местах лучшего быть не может. Лучшая медицина - в Москве. Лучшая культура - в Москве. Жить хорошо можно только в центре. Вот там духовная пища. Но на хуторе Яминском или в селе Афанасьевке духовно получить можно немало. Причем это естественно, потому что народная культура, мудрость природы - разве это не духовная пища? Проекция этого в деревне: я не хочу сделать свою деревню лучше, я знаю, что в райцентре лучше, я знаю, что в областном городе лучше. Люди совершенно не понимают, что не начинается "земля от Кремля", а начинается от той точки, где ты находишься. Это понимание уничтожено напрочь. Человек разучился понимать, что там, где он родился и живет, - там и есть жизнь. Человек разучился видеть красивое вокруг себя, полезное вокруг себя. А мы - ансамбль и его единомышленники - заставляем людей хотя бы присмотреться к тому месту, где они живут, прислушаться и понять. Чем больше я углублялся в проблемы народной культуры, чем больше сталкивался с современной деревней, тем больше понимал, что ждать уже не то что некого, а просто некогда.

- Ваш ансамбль начал революцию в фольклоре. Но в чем же судьба революционеров?

- Чем больше лысенки от культуры стали понимать серьезность того, чем мы занимаемся, тем больше они осознавали, как это для них опасно. Сопротивление нарастало и наиболее мощно развилось к началу 80-х. Это был период атаки на все наше направление, это была попытка стереть нас с лица земли. Меня вызывали в кабинеты, чиновники кричали на меня. И довели-таки до такого состояния, что на одном из своих концертов я не выдержал и сказал прямо в зал все, что думаю об этой травле. Схватились за это тут же: запретить, разогнать, уволить немедленно. И ансамблю был нанесен очень сильный удар. С 82-го по 85-й год нас практически не было. Для того, чтобы мы сломались, было сделано все. Тогда многие ребята ушли из ансамбля, основали свои подобные коллективы. Но некоторые просто потеряли веру в справедливость, в возможность выживания истинной культуры, кто-то озлобился. Я сам за это время борьбы сделался другим человеком, я разучился улыбаться.

Попытка уничтожить нас - это была, в сущности, попытка носителей придворного псевдоискусства уничтожить то, что идет им на смену, попытка покрыть пробивающуюся траву асфальтом. С 1985 года стала обозначаться наша победа. Но я думаю, что приверженцы и творцы псевдокультуры еще долго, к сожалению, будут существовать.

Беседу вела Лариса МИХАЙЛОВА, 1989 год

«Слышать голос...»

- Как вы относитесь к модной мысли о том, что искусство никогда не принадлежало, не принадлежит и не должно принадлежать народу?

- Ну это очередной лозунг. Художник не властен творить то, что ему захочется, он просто следует за той страшной и прекрасной силой, которая ведет его сквозь все. Искусство явно не коллективное творчество художника и того общества, для которого он творит; а рождается настоящее искусство из борьбы художника с самим собой и из жуткой "драки" его с той публикой, которая его потом примет и полюбит, может быть.

- Ансамбль Покровского больше выступает за рубежом, чем в России, особенно в США. А почему именно там?

- Объяснение этому очень простое: первая страна, куда наш ансамбль, считавшийся "невыездным", выскочил, как пробка из шампанского, была Америка. Тогда, в 1988 году, Родион Щедрин пригласил нас на первый советско-американский фестиваль в Бостон. Первый серьезный успех за рубежом - надо было его развивать и закреплять. Теперь у нас американский менеджер, у нас именно там наивысший рейтинг, наибольшее внимание прессы и научных кругов, музыкальных и академических. Случись этот успех впервые в Японии или в Германии, я думаю, все это повторилось бы там.

- Правда ли то, что Борис Николаевич Ельцин предложил вам после какого-то выступления на официальном приеме получить российское гражданство?

- Просто это был прием, на котором я сидел с нашим американским менеджером и говорил все время по-английски. А поскольку только что перед этим на сцене я пел русские народные песни, то, очевидно, возник образ человека, как-то не соединяющегося с самим собой. После этого приема, когда президент официально ушел, меня вдруг вызвали к нему в коридор. Очевидно, Борису Николаевичу доложили обо мне, рассказали, кто я такой, но при этом не вполне точно знали, где, собственно, я живу. И вот тут Ельцин меня и спросил, не хочу ли я вернуться в Россию, и поинтересовался: "Вы бы согласились иметь российское и американское гражданство?" Я говорю: "Конечно, кто же от этого откажется!" Жаль, не оценил я тогда важности момента.

- Что такое личность в искусстве?

- Когда очень страшно, когда то, что ты видишь, кажется совершенно безумным, абсолютно неверным, не совпадающим ни с чем, и при этом ты видишь только это и знаешь, что нужно делать, а все вокруг говорят, что ты не прав, - надо суметь остаться верным своему видению, своей интуиции. Это именно то, что сделало когда-то ансамбль. Ты должен быть маньяком искусства, пророком, слышать голос и идти дальше. Я не верю в то, что человек может что-то создать из самого себя. Просто он может в какой-то момент увидеть что-то, чего не видят другие, услышать что-то, чего не слышат другие. Наверное, личность художника в этом и есть. Личность - это честь, храбрость, холодный рассудок, который позволяет тебе в самый ответственный момент не ошибиться и не подвести всех вокруг тебя. Я думаю, что крупные личности всем этим обладают. В то же время отличие нашего ансамбля от других в том, что он может существовать только тогда, когда напротив меня стоит тоже личность. И в какой-то момент ты должен уничтожить самого себя, чтобы жил ансамбль. Когда-то я уничтожил ансамбль ради того, чтобы существовало то, что мы называем фольклорным движением. Ведь для того, чтобы люди воспринимали что-то как данность, они должны забыть, откуда это взялось. Я совершенно сознательно еще в начале 80-х работал на то, чтобы создать некий миф, в котором ансамблю не будет места, который вытеснил бы его. Поэтому в тот момент было создано много фольклорных студий, в разных городах Союза мы выдавали на-гора наши знания, учили петь огромное число людей. Это была необходимая стадия. У меня нет никаких проблем с тем, что люди не помнят или не знают нас; прошло достаточно времени для того, чтобы отрубить себе хвост какого-то того, старого ансамбля и оживить ансамбль на совершенно другом, новом витке развития. И этот новый ансамбль - он не фольклорный. Тот старый наш ансамбль, который по-прежнему помнят и любят, умер, исчерпав себя, как исчерпало себя то время. Сейчас совершенно другое, новое время, и в нем должен существовать какой-то абсолютно новый коллектив, хотя и с теми людьми, которые поют в нем очень давно.

Беседу вела Мария НЕФЕДОВА, 1996 год

ГАЗЕТА КУЛЬТУРА № 18-19 (7426) 13 - 19 МАЯ 2004 [ИЗ АРХИВА 1987]

Пол Уинтер: «Земля едина» (Журнал "Новое время" №18/1987)

— Вы слышали когда-нибудь вой волка? А крик орла, зов самца оленя? Ах, да, вы ведь горожанин, почти не бываете на природе...

Эти необычные вопросы задает мне известный американский музыкант Пол Уинтер. Он не впервые приехал в нашу страну со своим «экологическим» джазом.

— В конце 60-х годов я задумался над тем, что мы практически не знаем голосов природы, — говорит Уинтер. — Зверей становится все меньше, многие виды находятся на грани исчезновения из-за неразумной хозяйственной деятельности людей. Однажды я услышал в записи голоса китов, они показались мне изумительно красивыми. В другой раз - услышал, как воют волки, и был поражен тем, сколь музыкальны  их «фразы»...

Пола, игравшего на саксофоне в джазовом ансамбле, увлекла идея: доступными ему — музыкальными — средствами обратить внимание людей на оскудение биосферы. Он решил «переосознать» эти звуки Земли,  усилить их воздействие благодаря возможностям музыки, джазовой, фольклорной или симфонической.

— Мы проделали большой путь, — говорит Пол, — прежде чем нам удалось организовать в 1980 году собственную фирму звукозаписи «Ливинг мьюзик рекордз» («Записи живой музыки»), где вышло уже несколько альбомов «экологической» музыки. Осенью, 1986 года мы впервые приехали на гастроли в СССР.

Уинтер считает, что стремиться спасти дикую природу одновременно означает не допустить новой войны. Вот почему борцам за чистоту окружающей среды близок призыв к разоружению, к отказу от использования силы при решении конфликтов...

— Мы все связаны с природой тысячами нитей, — говорит Пол, — хотя не всегда осознаем это,  живя в таком загрязненном мире... Поэтому я рад конкретным шагам, ведущим к спасению живого на Земле.

Прошлогодняя поездка на Байкал положила начало творческой дружбе двух колективов: ансамбля Пола Уинтера и советского фольклорного ансамбля Дмитрия Покровского.

Фольклор ведь тоже находится под угрозой исчезновения, — считает Дмитрий Покровский. — Он связан с природой всеми своими корнями. Сотрудничество советских и американских музыкантов рождает новый сплав, новую музыку, которая будет интересна слушателям и в СССР, и в США.

Мы должны идти навстречу друг другу, — продолжает Пол Уинтер. — Для нас в США проблема сохранения Байкала не менее важна, чем сохранение американских озер. Мы не имеем больше права на узость подхода:  Земля едина, природа едина, и любая промышленная катастрофа теперь, как мы знаем, непосредственно затрагивает судьбы всех живущих на Земле. Мы хотим, чтобы наши народы лучше знали друг друга. Мы с Дмитрием выполняем эту задачу средствами музыки.

Пол приехал в Москву всего через месяц после того, как побывал здесь на форуме «За безъядерный мир, за выживание человечества». На фирме «Мелодия» началась запись двух новых пластинок, в которых принимает участие   ансамбль   Покровского , исполняющий старинную народную музыку. Это будет целая серия грампластинок, которые задумал выпустить Пол после своего турне по СССР. В них прозвучат не только традиционные русские мелодии, но и оригинальные композиции. Помимо этого Пол готовится сейчас к съемкам фильма о Байкале, которые пройдут в августе во время международной встречи «Послы природы».

На концертах американского ансамбля  в СССР зал особенно горячо принимал две композиции. Это «Гимн Байкалу» — широкое музыкальное полотно, воспевающее неповторимое чудо света.  «Живи, Байкал, светлый Байкал, святой Байкал»,  — пели по-русски музыканты из США, и зал тут же отзывался аплодисментами. Естественным продолжением гимна был «Хорал в честь реки Эльбы», написанный в 1985 году к сорокалетию встречи на Эльбе советских и американских солдат — союзников в борьбе с фашизмом. Хорал этот — пример сотрудничества в музыкальной сфере: обработал мелодию московский пианист Алексей Зуев, которому удалось искусно сплести «Колыбельную» из «Порги и Бесс» Гершвина и «Подмосковные вечера» Соловьева-Седого...